Александр Хорошавин:
в тюрьме, как и на свободе, мучаются одиночеством, страдают, приходят к Богу
Прошло четыре года с того дня, как бывший губернатор Сахалинской области Александр Хорошавин находится в заключении. О своих мытарствах из СИЗО в СИЗО, о том, как сидится высокопоставленным чиновникам в тюрьмах, о том, что больше всего ценится за решеткой, – об этом в интервью Хорошавина sakhalin.info.
– Я нахожусь в заключении ровно четыре года, аккурат вот в эти дни марта и произошли события, которые разделили жизнь, как пишут в некоторых романах, на «до» и «после». Четыре года – это немалый срок в жизни человека, ну а для человека моего возраста [59 лет], да еще в таких специфических условиях, история вообще непростая. Что касается здоровья, наверное, можно сказать, что оно соответствует и возрасту, и условиям существования. Вот о чем меньше всего хочу говорить и никогда этого не любил, так это о болезнях, состоянии здоровья и так далее. Бывает хуже, бывает лучше.
– Вы помните день задержания и сам момент, когда к вам пришли? Что вы испытали?
– Да, конечно, я хорошо помню день задержания. Это был вторник, послеобеденное время, я готовился к встрече с писателями Сахалина. Тогда секретарь мне сообщил, что вновь назначенный руководитель ФСБ просит принять его по срочному вопросу. Зашел он не один, а в сопровождении не знакомых мне людей, и началась вся эта история. Я ознакомился со странным документом, нечто вроде объяснений Крана [предприниматель Николай Кран, чьи свидетельские показания легли в основу уголовного дела], затем начался обыск. Во время этих мероприятий очень внушительно и живописно смотрелись бойцы ОМОНа в балаклавах и с автоматами наперевес. В общем и тогда так же, как и сейчас, все это напоминало постановку «плохо обученного режиссера». Но, видимо, не всем: такие вещи кому-то нравятся, раз до сих пор это на экранах. Обыск завершился уже после полуночи, затем ночной допрос, самолет, Басманный суд, Лефортово.
Вы спрашиваете, что испытывал все это время? Да ничего особенного. Как написали в протоколе: «…был на удивление спокоен». Спокойствие в таком случае бывает двух видов: вначале от незнания внутреннего функционирования силового блока, наличия иллюзий по поводу верховенства закона, а по истечении времени человек спокоен, так как все иллюзии рассеялись и есть полное понимание бессилия, безысходности.
Чего система поистине не переносит, так это стремления своих жертв добиваться справедливости, и никаких вариантов здесь нет.
– В каком СИЗО к вам относились лучше всего? В каком хуже?
– Все СИЗО работают по соответствующим нормам и правилам, среди которых, правда, есть действующие инструкции 30-г гг. прошлого века, еще инструкции НКВД, в сущности, другого государства. Но тем не менее правила везде примерно одни и те же. Их надо соблюдать, им надо соответствовать, с определенным пониманием и уважением относиться к людям, исполняющим эту работу, поверьте, она у них не праздник. И еще – человеку, попавшему в этот мир в качестве арестанта, стоит сразу избавиться от иллюзий о собственной исключительности. Здесь, в первую очередь, все равны, кем ты был на воле – это уже потом. И уважение, и авторитет здесь надо завоевывать по-новому. А главное – оставаться человеком. Человек без стержня, без внутренней формы ничто. Ни в коем случае нельзя поддаваться шантажу. Если тебя сегодня зацепили одним и ты уступил, то завтра зацепят другим и уступишь снова, а значит, предыдущая жертва прошла зря.
Вы спрашиваете, как в тюрьме. Я сидел пока в трех изоляторах: Лефортово, в спецблоке «Матросская тишина», СИЗО-1 Южно-Сахалинска. Где-то условия содержания лучше, где-то хуже, где-то режим жестче, где-то есть некоторые послабления. Комментировать не хочу: тюрьма есть тюрьма. Смотрел на людей, на узников, арестованных за самые разные преступления. Были среди них обвиняемые в убийстве, за оборот наркотиков, компьютерные гении – хакеры, чиновники, диссиденты, шпионы. Я не увидел различий – все они люди. В тюрьме, как и на свободе, делятся хлебом, даже больше и чаще, чем на свободе, и не только хлебом, суетятся вокруг больного. В тюрьме, как и на свободе, мучаются одиночеством, страдают, приходят к Богу. Слабые плачут, ломаются, подлые предают. Надо оставаться человеком. Многие тюрьмы переполнены узниками. Иногда кажется, что жизнь государства поддерживается за счет посадок. Но если только «жандармы» способны поддерживать жизнь государства, а они, «жандармы», сейчас везде, то государство больно. Тюрьмы выковывают врагов, они «пламенеют ярче монастырей».
Казнят и сажают в тюрьмы неуверенные в себе, те, кто перекладывает свои ошибки на других или преследует свои цели. Это слабость: чем ты сильнее, тем больше берешь ответственности и ошибок на себя. На них учатся побеждать.
– Как вы в целом оцените исправительную систему нашей страны?
– Я не могу и не хочу оценивать исправительную систему в целом. С моей точки зрения, это возможно, если глубоко владеешь всем комплексом вопросов и изучил или прошел все звенья цепи. Мне в этом отношении предстоит еще многое узнать, испытать, а тогда, может быть, и можно будет что-то говорить по этому поводу.
– Как устроен ваш быт? Устраивает ли вас режим в СИЗО? Чем вы занимаетесь, какие книги читаете? Близкие с вами рядом?
– Режим в СИЗО устанавливается не по согласованию с сидельцами, а в соответствии с нормативными документами. Режим один и обязателен для всех, и других мнений здесь быть не может. Подъем в шесть часов утра, завтрак, прогулка около часа, далее работа с материалами дела с участием следователя или с адвокатом, обед, если получается, потом свободное время, отбой в 22:00. Свободное время заполняю в соответствии с собственными интересами – книги, шахматы... Один раз в неделю душ со сменой постельного белья.
Что касается быта, то за четыре года можно уже отладить какие-то общие принципы. Лично у меня большую часть времени занимает чтение, работа с документами, на прогулке стараюсь провести тренировку, если позволяет здоровье. Спортзалов в СИЗО нет, снаряды спортивные здесь запрещены, даже самодельные.
Книги разные, в основном классика, поэзия (многое наизусть для тренировки памяти), книги по археологии, психологии, философии. Особо отмечу Мураками, Хэмингуэя, Ремарка, Сэлинджера, Кафку. Поэзия – это серебряный век, шестидесятники, французская от Вийона до Аполлинера. Всего не перечислишь. Перечитал Ницше, Конфуция, Вольтера, Шекспира, Гомера и многое-многое другое.
Мне за эти годы пришлось много прочитать книг бывших сидельцев, в том числе нашего времени. Из книги в книгу кочевало выстраданное понятие о потере, отказе близких от арестанта. Мне в этом отношении повезло. Несмотря на массив лжи и грязи, особенно на начальном этапе расследования, все дорогие моему сердцу родные и близкие люди остались со мной. Отказ ряда знакомых людей и сослуживцев потрясением не стал, но зато взамен появились другие люди, чья поддержка и расположение стоят неизмеримо дороже. Так что не только потери, но и приобретения.
– Как вы оцениваете вынесенный вам приговор? Надеетесь ли вы, что в апелляции приговор смягчится или будет отменен? Как вы думаете, в России в нынешней это вообще возможно?
– Ну как можно оценивать вынесенный приговор? С какой стороны ни глянь, это не галушки в сметане. Я вообще немного за эти годы видел людей, которых устраивал приговор. Хотя бывало. Конечно, приговор я считаю незаконным, и по сложившейся практике чем слабее доказательственная база, тем суровее и жестче приговор. В сущности, о том, что приговор будет обвинительным, я и так знал. Суды давно несамостоятельны, решение стало формой легализации действий и решений силового блока. По сути, обвинительное заключение было переименовано в приговор. Естественно, ни на какие смягчения я не надеюсь, и мысли такой в голове даже не держу. В нынешней России это невозможно, 0,8% оправдательных приговоров – это лишь досадные исключения, подтверждающие правила. Но такая ситуация вовсе не означает, что я сломлен, руки опустились и голова повисла. Все, что возможно на этом пути – борьбы за справедливость, – будет сделано.
– Станете ли вы бороться дальше, дойдете ли при необходимости до Европейского суда?
– Кстати, по поводу Европейского суда: принятая к производству моя жалоба в ЕСПЧ была рассмотрена, 21 февраля этого года вынесено итоговое решение, о котором мне стало известно 5 марта. Указанным решением были установлены допущенные российскими властями нарушения положений Европейской конвенции при моем аресте и последующих продлениях сроков содержания под стражей. Как я говорил ранее, никто от борьбы не отказывается.
– Читаете ли вы сахалинскую прессу, Sakh.com? Что можете сказать о нынешнем состоянии дел в Сахалинской области?
– Нет, я совершенно не читаю сахалинскую прессу, не смотрю сахалинские каналы, которых у меня попросту нет. Что касается Sakh.com, то иногда через адвокатов ко мне попадают некоторые статьи и комментарии, напечатанные там. Хочу сказать еще раз спасибо за то, что почти в полном объеме и без комментариев давали информацию из зала суда. А осмысливает ее пусть каждый самостоятельно, в меру своего интеллекта и уровня обиженности.
– Хотите ли вы что-то сказать сахалинцам и курильчанам?
– Моя позиция в этом неизменная, об этом я говорил в суде: я не знаю, имею ли я моральное право давать какие-то пожелания, напутствия. Мое внутреннее убеждение, что нет, не имею. Да и что я могу сказать: удачи, успехов, процветания? Давать какие-то рецепты выживания в моем положении предельно некорректно. Сегодня у руля политических и экономических процессов, в том числе на Сахалине, стоят люди, политики, которым предстоит найти эффективные решения, реализовывать их в жизнь, чтобы самортизировать негативный тренд, наметившийся в последнее время. Теперь это дело их чести, совести, умения, ответственности, принципиальности. Пока принципами только поступались.
Политика – это спор, состязание, схватка, что-то близкое к спорту. Однако, если победившего спортсмена награждают медалью, проигравшего перестают замечать или втаптывают в грязь. А в политике проигравший обязан исчезнуть, иногда физически, навсегда. Политик может быть повергнут, но даже при этом он не имеет права быть смешным.
Никаких советов не будет. Наступили времена, когда свободно стало не лучшему в человеке, а худшему, человеческое стало таять, а слово «свобода» поникло. Мне, лишенному свободы, это особенно остро важно. За свободу надо бороться, потому что это лучшее, главное, что дано человеку. И это возможность еще большего совершенствования человека. Одарить свободой невозможно, а поскольку это самое дорогое, всегда найдется тот, кто захочет ее отобрать. Путь к свободе всегда борьба, принуждение и терпеливость.
И вот что мне бы хотелось сказать еще. Если мое небольшое интервью выйдет в печать, то произойдет это либо накануне, либо после 8 марта. И я очень хочу, как это было всегда, поздравить всех сахалинок с замечательным весенним праздником. Официальных поздравлений было много, были они в прошлые годы, а сейчас пусть это будут простые человеческие слова. Я очень люблю произведения Леонида Филатова. В одном из его стихотворений есть такие строки:
О, не лети так жизнь, я от ветров рябой.
Мне нужно этот мир как следует запомнить,
А если повезет, то даже и заполнить
Хоть чьи-нибудь глаза, хоть сколь-нибудь собой.
Пусть рядом с вами всегда будет любимый человек, мужчина, чьи глаза будут до краев заполнены только вашим светлым и нежным образом. Пусть минуют вас обиды, огорчения, одиночества, а остается с вами лишь один безбрежный океан счастья и любви. С праздником! Будьте счастливы.